Неточные совпадения
Что означало это битье себя по
груди по этому месту и на что он тем хотел указать — это была пока еще тайна, которую не знал никто
в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но
в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей
груди, «с того места
груди» позор, который он носил на ней и который так
давил его совесть.
В два года она лишилась трех старших сыновей. Один умер блестяще, окруженный признанием врагов, середь успехов, славы, хотя и не за свое дело сложил голову. Это был молодой генерал, убитый черкесами под Дарго. Лавры не лечат сердца матери… Другим даже не удалось хорошо погибнуть; тяжелая русская жизнь
давила их,
давила — пока продавила
грудь.
Скучно; скучно как-то особенно, почти невыносимо;
грудь наливается жидким, теплым свинцом, он
давит изнутри, распирает
грудь, ребра; мне кажется, что я вздуваюсь, как пузырь, и мне тесно
в маленькой комнатке, под гробообразным потолком.
Приложившись головой к подушке и скрестив на
груди руки, Лаврецкий глядел на пробегавшие веером загоны полей, на медленно мелькавшие ракиты, на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших боком на проезжавший экипаж, на длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел… и эта свежая, степная, тучная голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала на его душу сладкие и
в то же время почти скорбные чувства,
давила грудь его каким-то приятным давлением.
Как будто, поднимаясь все выше и выше, что-то вдруг стало
давить меня
в груди и захватывать дыхание; но это продолжалось только одну секунду: на глазах показались слезы, и мне стало легче.
Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал
в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила,
давит ей на плечи и
грудь, унижает ее, погружая
в мертвый страх; на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
Она говорила, а гордое чувство все росло
в груди у нее и, создавая образ героя, требовало слов себе, стискивало горло. Ей необходимо было уравновесить чем-либо ярким и разумным то мрачное, что она видела
в этот день и что
давило ей голову бессмысленным ужасом, бесстыдной жестокостью. Бессознательно подчиняясь этому требованию здоровой души, она собирала все, что видела светлого и чистого,
в один огонь, ослеплявший ее своим чистым горением…
Она представляла себе тело сына, избитое, изорванное,
в крови и страх холодной глыбой ложился на
грудь,
давил ее. Глазам было больно.
Все это — цвета, блески, звуки и запахи —
давило на глаза, вторгалось вместе с дыханием
в грудь и наполняло опустошенное сердце неподвижной, пестрой мутью унылой боязни.
Слезы давно кипят у ней
в сердце; они подступили к горлу,
давят грудь и готовы брызнуть
в три ручья; но она как будто берегла их на прощанье и изредка тратила по капельке.
Наконец, он блуждающей и нетвердой рукой нащупал на
груди свою ладонку и начал рвать ее с себя, точно и та была ему
в тягость, беспокоила,
давила его.
— Вот именно чувствительность! Все меня, знаешь,
давит, и
в груди как кол, и я ночью сажусь и долговременно не знаю о чем сокрушаюсь и плачу.
Мысли являлись откуда-то со стороны и снизу, кружились, точно мухи, исчезали, не трогая того, что скипелось
в груди мёртвою тяжестью и больно
давило на сердце, выжимая тугие слёзы.
Ноющая тоска, тяжкое предчувствие, овладевшее им
в то время еще, как он выходил из избы,
давили ему
грудь и стесняли дыхание: точно камень привешивался к сердцу и задерживал его движение.
Бывало, забыв лекции и тетради, сидит он
в невеселой гостиной осининского дома, сидит и украдкой смотрит на Ирину: сердце
в нем медленно и горестно тает и
давит ему
грудь; а она как будто сердится, как будто скучает, встанет, пройдется по комнате, холодно посмотрит на него, как на стол или на стул, пожмет плечом и скрестит руки; или
в течение целого вечера, даже разговаривая с Литвиновым, нарочно ни разу не взглянет на него, как бы отказывая ему и
в этой милостыне; или, наконец, возьмет книжку и уставится
в нее, не читая, хмурится и кусает губы, а не то вдруг громко спросит у отца или у брата: как по-немецки"терпение"?
А здесь душно от запаха преющего мусора; запах этот
давил грудь, щипал
в носу, у Ильи, как у деда, тоже слёзы из глаз текли…
Илья держал письмо
в руке и чувствовал себя виноватым пред Олимпиадой, грусть и жалость сжимали ему
грудь и
давили горло.
Лицо у неё было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно… Лунёв, протянув руку, взял её за плечо…
В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её,
давить на своей
груди и слушать треск её тонких костей.
Гаврило. Куда она? Что с ней? Бедная она, бедная. Вот и с отцом, с матерью живет, а сирота сиротой! Все сама об своей головушке думает. Никто
в ее сиротское, девичье горе не войдет. Уж ее ль не любить-то. Ох, как мне грудь-то больно, слезы-то мне горло
давят. (Плачет).
Он был рад предложению; он не мог бы теперь идти к себе один, по улицам,
в темноте. Ему было тесно, тягостно жало кости, точно не по улице он шёл, а полз под землёй и она
давила ему спину,
грудь, бока, обещая впереди неизбежную, глубокую яму, куда он должен скоро сорваться и бесконечно лететь
в бездонную, немую глубину…
Афонька приподнялся, заговорил вздор, почесал
в голове и захрапел громче прежнего; а покойник, как будто бы рассердись за мою попытку, заскрипел зубами и, продолжая одной рукой
давить мне
грудь, схватил другою за горло, стиснул: вся кровь бросилась мне
в голову,
в глазах потемнело — и я обеспамятел.
Не может быть! Не может быть! Она жива. Она только ранена. Помогите! Помогите! Я кричу, но звука не слышно. Только какое-то клокотание
в груди душит и
давит меня, и розовая пена клубится на моих губах. Он убил и меня.
Каждый раз, как голос Никиты Федорыча раздавался громче, бледное личико ребенка судорожно двигалось; на нем то и дело пробегали следы сильного внутреннего волнения; наконец все тело ее разом вздрогнуло; она отскочила назад, из глаз ее брызнули
в три ручья слезы; ухватившись ручонками за
грудь, чтобы перевести дыхание, которое
давило ей горло, она еще раз окинула сени с видом отчаяния, опустила руки и со всех ног кинулась на двор.
Словно две зари души красной девицы, — промолвила, смеясь, Катерина, — одна, что первым стыдом лицо разрумянит, как впервинки скажется
в груди одинокое девичье сердце, а другая, как забудет первый стыд красная девица, горит словно полымем,
давит девичью
грудь и гонит
в лицо румяную кровь…
Время ползло медленно, точно тяжёлый воз
в гору, иногда оно как будто совсем останавливалось, и Николай чувствовал тяжесть
в груди, она
давила все мысли, внушая желание уйти куда-нибудь, спрятаться.
Он сидит, охваченный глухой и тяжёлой злобой, которая
давит ему
грудь, затрудняя дыхание, ноздри его хищно вздрагивают, а губы искривляются, обнажая два ряда крепких и крупных жёлтых зубов.
В нём растёт что-то бесформенное и тёмное, красные, мутные пятна плавают пред его глазами, тоска и жажда водки сосёт его внутренности. Он знает, что, когда он выпьет, ему будет легче, но пока ещё светло, и ему стыдно идти
в кабак
в таком оборванном и истерзанном виде по улице, где все знают его, Григория Орлова.
Андрей. Да-с, об чем плакать? Это точно-с: плакать уж нечего, поздно!.. Только вот что-с, вы уезжайте скорей, скорей, говорю вам!.. И ради бога, ради самого бога, чтобы ничего промеж вами на глазах моих!.. Потому я еще люблю вас, с собою не совладаю и могу быть страшен. Я убью вас, его — ко мне уж давно к горлу подступает и
грудь давит! Я дом зажгу и сам
в огонь брошусь!.. Ради бога, пожалейте вы меня и себя… Собирайтесь — и бог с вами! Прощайте!
Этот «комод» причиняет боль
в плечах,
давит грудь, утомляет ноги, уменьшая устойчивость тела; под ним, даже
в свежую погоду, спина взмокает после пяти минут ходьбы.
Свежее воспоминание о сцене, разыгравшейся вечером
в «кружке», воспоминание об этих взглядах и улыбках, об этом безмолвном, но уничтожающем презрении
давило ему
грудь, истерическими спазмами душило горло и словно железными тисками стягивало голову.
Гусев возвращается
в лазарет и ложится на койку. По-прежнему томит его неопределенное желание, и он никак не может понять, что ему нужно.
В груди давит,
в голове стучит, во рту так сухо, что трудно пошевельнуть языком. Он дремлет и бредит, и, замученный кошмарами, кашлем и духотой, к утру крепко засыпает. Снится ему, что
в казарме только что вынули хлеб из печи, а он залез
в печь и парится
в ней березовым веником. Спит он два дня, а на третий
в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета.
— Ваша правда, — отвечал атаман разбойников, — я заслужил свою участь, но как тяжел мой жребий тем, что я должен пожать плод всех моих дурных дел
в будущих существованиях. Научите меня, святой отец, что я могу сделать, чтобы облегчить мою жизнь от грехов, которые
давят меня, как скала, наваленная мне на
грудь. И Пантака сказал...
Александра Михайловна стала раздеваться. Еще сильнее пахло удушливою вонью, от нее мутилось
в голове. Александра Михайловна отвернула одеяло, осторожно сдвинула к стене вытянувшуюся ногу папиросницы и легла. Она лежала и с тоскою чувствовала, что долго не заснет. От папиросницы пахло селедкою и застарелым, грязным потом; по зудящему телу ползали клопы, и
в смутной полудремоте Александре Михайловне казалось — кто-то тяжелый, липкий наваливается на нее, и
давит грудь, и дышит
в рот спертою вонью.
Андрей Иванович,
в ожидании Александры Михайловны, угрюмо лежал на кровати. Он уж и сам теперь не надеялся на успех. Был хмурый мартовский день,
в комнате стоял полумрак; по низкому небу непрерывно двигались мутные тени, и трудно было определить, тучи ли это или дым. Сырой, тяжелый туман, казалось, полз
в комнату сквозь запертое наглухо окно, сквозь стены, отовсюду. Он
давил грудь и мешал дышать. Было тоскливо.
В горле у него захрипело. Он закашлялся и приложил платок к губам. Теркину показалось, что на платке красные пятна, но сам Аршаулов не заметил этого, сунул платок
в наружный карман пальто и опять стал
давить грудь обеими руками своим обычным жестом.
Ноги сводит,
грудь давит, живот втягивает, главное,
в сердце такая боль, что хуже и быть не может.
Унтер-офицер 7-й фузелерной роты объяснил, что застал обоих обвиняемых
в таком положении: шоссейный унтер-офицер, повалив женщину на землю,
давил ей коленом
грудь и хотел влить ей яд
в рот; но она, ударив рукою по склянке, вышибла ее из рук, после чего свидетель нашел пузырек этот
в траве.
Ему не спалось; стены горницы, казалось,
давили его,
в груди не хватало воздуха, и он, одевшись, вышел из дому, машинально дошел до беседки и так же машинально опустился на скамью.
Земля горела под ним; огненные пятна запрыгали
в его глазах. Когда дождь хлестал по лицу, ему казалось, что сатана бросал
в него пригорщины крови. Шатаясь, побрел он, сам не зная куда. Образ на
груди давил его; он его сорвал и бросил
в кусты.